- Это называется "дреколье", - поясняет фотограф, сделав ударение на последнем "е". - А это - вилы.

   Кроме дреколья и вил, на поляроидной фотографии присутствуют их обладатели. Лица людей искажены яростью, оскал открыл жёлтые лошадиные зубы. Небо, послужившее фоном, кажется неестественно серым. Дома нелепо бугрятся над утоптанной землёй.

   - И вся серия такова, - заметил фотограф. - Мы крайне рисковали. Но кадры неплохие, хотя и придётся их обработать - сами понимаете, привести в галерейный формат.

   Фотограф раскладывает веером вторую серию снимков. Мелькают на них какие-то радужные обёртки, гримасы настороженности и неприятия переплавляются в неуверенные улыбки, в глазах проступает дружелюбие. Эти снимки делались уже не в спешке, автор тщательно выбирал композицию и ракурс.

   - Согласитесь, чудесно, - констатирует фотограф. - Правда, придётся чётко установить последовательность - сколько доброты где, и расположить по нарастающей.

   Третья пачка фотографий запечатлела праздник, развернувшийся вовсю. Довольные хмельные лица, пляски вокруг высокого костра, изредка мелькающие на окраинах снимков спутники фотографа, земля, усеянная пустыми бутылками, углями и рваными обёртками, снова костёр крупным планом...

   - Это - жемчужина, - комментирует фотограф третью серию. - А-у-тен-тик. Такого никто никогда не видел. И, сами понимаете, уже не увидит.

   Он сыто рыгает, деликатно прикрыв рот рукой. Впрочем, заметно, что зубы у него подпилены до треугольной формы и чрезвычайно остры.

   - Четвёртая и последняя серия - масскульт, ширпотреб, содержание очевидно. Но должны мы были дощёлкать плёнку?..

   Особым эдиктом, король обязал всякого странствующего мента к ношению белого балахона с глухим капюшоном. Кроме того, мент должен был звоном колокольчика предупреждать о своём приближении иных добропорядочных подданных. Наконец, эдикт запрещал ментам посохи длиной более полутора ярдов.

   Теперь, когда в купеческом обозе слышали бронзовое звяканье, в дорожную пыль живо сваливали два-три тюка, заготовленных специально на такой случай. После этого повозки подавались прочь от дороги, и люди закрывали лица рукавами, пока мент рылся в тюках.

   Обычно жертвенная поклажа содержала всяческий хлам. Отдельно от него паковались необходимые в походе мелочи, немного еды, пачку-другая нюхательного табаку и непременная бутылка горячительного.

   Рассказывали разное. Иногда мент находил недозволенное в совершенно невинном мусоре, иногда оставался обижен качеством или количеством еды, иногда случался непьющим. Тогда обоз постигали всевозможные несчастья, вероятные и не очень. Хотя сами страдальцы в устах рассказчиков оставались не более, чем знакомыми знакомых, слухи спадать никак не желали.

   В деревнях к ментам относились не в пример сердобольнее, оставляя за околицей пузатые горшки со здоровым деревенским варевом. Пустую посуду, правда, потом разбивали лопатой, а осколки закапывали.

   И очень, очень редко рядом с горшками переминался с ноги на ногу отчаянный деревенский храбрец, который, отводя взгляд и в землю, и в небо, нижайше просил пожаловать в деревню. Это значило, что в общине случилось неустройство, вызвала вопросы чья-то смерть или пропало нечто дорогое сердцу.

   Белая фигура, звякая колокольчиком, шла по деревне, сопровождаемая слепым взором наглухо закрытых окон. Звучали вопросы - и тот самый деревенский храбрец стремглав мчался за ответами к тем, кто эти ответы знал. Бывало, мент окарачь ползал на тех местах, где случилось нехорошее.

   Заканчивалось всё одинаково. Мент указывал злодея. Если нашалили лихие люди со стороны, он подряжался привести их обратно в село. Когда живыми, когда как. Но обходилось такое дороже, и менты никогда не торговались.

   В конце концов странствующий мент покидал село, унося с собой общинные деньги, чьё-то доброе имя, веру в людей, осколки старых дружб и полюбовных сговоров. Иногда ему вместо денег отдавали малолетнего сироту, жившего мирским призором.

   Когда всё заканчивалось, храбреца вели в баню и запирали там на семь дней. Теми же днями зияли настежь открытыми дверьми и окнами домА, в которых побывал мент. Никто не смел войти туда, даже священники.

   Об осёдлых ментах в этих краях не слыхивали.

   Вожак сложил могучие длани на груди, всем своим видом излучая миролюбие. Щуплый потной рукой сжал в кармане выкидуху.

   - Мы ведь не звери, какими Вы нас считаете, - доверительно сообщил вожак, как-то ухитрившись произнести заглавную "В". - Безусловно, мы претендуем на близкое общение с Вашей спутницей, но нам совершенно ни к чему выходить за рамки цивилизованного поведения.

   Помянутая спутница ещё плотнее вжалась в кирпичную стену проходного двора. Щуплый гулко вздохнул и затравленно оглянулся. Трое преграждали путь сзади, четверо с вожаком обретались спереди.

   - Видите ли... - сказал вожак и задумался. Думы его прервало звяканье бутылок - какой-то отчаянный пенсионер собирал тару от выпитого гопой пива, старательно не замечая текущих событий. Вожак продолжил:

   - Видите ли, Вы можете безусловно покинуть это злосчастное для Вашей спутницы место на цырл... простите, на пуантах. Хотя я сомневаюсь, что ваши дальнейшие взаимоотношения от такого поведения выиграют. В грубой, хамской драке Вы также не имеете шансов, более того - рискуете жизнью, что неприемлемо для разумного человека.

   Спутница громко всхлипнула. Вожак вытянул руку и отечески потрепал её по волосам.

   - Успокойтесь, девушка, мы безусловно используем презервативы. Кстати, я призываю Вас подумать о том опыте, который Вы приобретёте. При обстоятельствах, совершенно от Вас не зависящих и потому про...

   - Убери от неё руки, ..., - хрипло сказал Щуплый. Вожак приятно улыбнулся.

   - Продолжу. Афанасий, выдвиньтесь, пожалуйста.

   Шкафоподобный Афанасий выдвинулся на первый план и посмотрел на Щуплого с высоты второго этажа. Вожак улыбнулся ещё раз:

   - Думаю, Вы всё уже поняли. По лицу и ниже пояса не бить, ногами не драться, подручных средств не применять. Если хотите, можете снять куртку - она безусловно будет Вам мешать.

   Щуплый выдернул руку из кармана, нажал на кнопку и ударил Афанасия куда-то в пах. Потом махнул ножом, целясь в глаза вожаку. Тот легко отклонился.

   - Беги, дура, твою мать!!! - истошно завопил Щуплый. Он напал на кого-то из тех, что стояли сзади. Спутница успела проскочить, и Щуплый порадовался, что она не на каблуках. Потом его ударили сзади по голове. Щуплый сквозь подступившую тьму дёрнул рукой с ножом, ощутил сопротивление лезвию и обрадовался ещё раз. Затем всё погасло окончательно.

   Никто не навещал Щуплого в больнице. Когда он вышел оттуда, с ним никто не разговаривал. Знакомые его презирали, как только можно презирать непорядочного и бесчестного человека. В конце концов Щуплый уехал в другой город.

   Переезд был ужасен, потому что Щуплый ещё не привык к слепоте.

   Главным достоинством программы стал простой, интуитивный интерфейс. Теперь, чтобы составить фоторобот или просто сочинить лицо, можно было просто браузить огромную базу данных, внося лёгкие изменения на манер фотошопа, только 3 дэ.

   Вскоре в сети появился сайт, где люди искали свою единственную любовь, выставив её (его) предполагаемые лица. Часто рядом с этими генерёнными фотками в объявлениях помещались и фоты их авторов.

   Это было очень, очень поучительное зрелище, однако попасть на сервер удавалось чисто случайно, потому что на всех линиях висели психотерапевты.

   Сержант-перевоспитатель развернул сложенный вчетверо клочок бумаги. Внимательно вглядываясь в буквы, зашевелил губами. Воспитуемый с ужасом ждал, созерцая обстановку пытошной. Его вниманием настолько завладела ржавая "железная дева", что он даже не расслышал вопрос сержанта.

   - Я спрашиваю, в первый раз здесь?! - взревел перевоспитатель.

   Воспитуемый мелко затряс головой в подтверждение. Сержант ещё раз взглянул на бумажку.

   - Веришь, что летом листья на деревьях зелёного цвета?

   Воспитуемый кивнул. Сержант задумчиво натянул на руки беспалые перчатки с клёпками.

   - Вообще-то, они синие, - сообщил он. - Синие, так ведь?

   - Нет, - выдавил воспитуемый. И получил левой в лицо.

   - Синие! - выкрикнул сержант. Воспитуемый собрал дыхание и сказал: "нет". Избиение продолжилось, постепенно набирая силу. После нескольких хрустких пинков воспитуемый выгнулся на полу и зачем-то забарабанил руками по холодному камню.

   - Синие! Синие! Синие! - орал сержант в такт ударам. - Ну? Синие?

   - Да... да... - простонал воспитуемый. - Си... ние. Конечно. Я неправ... был.

   Сержант стащил с рук перчатки, набрал кружку воды из бочки в углу и вылил на воспитуемого.

   - Жаль. Продержись ты ещё полминуты, и первую ступень перевоспитания тебе бы зачли. С первой попытки. А так - карцер... Встать!

   Кряхтя и шипя, воспитуемый поднялся и тут же снова попробовал упасть. Сержант поймал его за воротник тюремной робы и ободрил:

   - Это ещё что. На третьей ступени дыба будет. И вера посложнее - вроде примата духа над материей. Или наоборот.

   Охрана за дверью пытошной приняла воспитуемого и повлекла его по коридору со многими похожими дверьми. Из-за некоторых доносились истошные крики вперемешку со сдавленным мычанием. А между дверями висели плакаты - белые, с крупными чёрными буквами:"В новый век - без наркоманов и конформистов!"

   В древней Индии, в своём первоначальном варианте шахматная доска имела размер 10х10 клеток. Первые ряды разноцветных войск составляли десять пешек, а во вторых рядах, обочь короля и королевы, размещались по два джаггернаута.

   Перемещались джаггернауты буквой "е", побивая свои и чужие фигуры, занимавшие эти клетки. Кроме того, с доски снимались все фигуры, соседствовавшие с конечным полем хода.

   Побить джаггернаута другого игрока было невозможно - любая фигура (включая короля), ступившая на клетку рядом с джаггернаутом, снималась с доски.

   Тем не менее, правила разрешали в любой момент игры убрать любого из джаггернаутов соперника с доски. Всего за один удар монтировкой по лбу.

   Дикий народ, эти индусы.