"Бухгалтер, милый мой бухгалтер, вот он такой, такой простой..."

   В царстве тридевятом и оттого нам неведомом, стоял банк: высоко построенный, лепотой изукрашенный, по самый чердак проворницами да проворниками набитый. И работал в том банке банковский работник: нарукавники чёрные, линзы контактные, геморрой профессиональный, импортный, и лысина цвета доллара. Сам как пасюк, с утра садится за писюк и ну день-деньской деньги чужие туда-сюда гонять и проценты с них шелушить. Компьютер пищит, сексретарша чай носит, а Бен Франклин подмигивает с панно-мозаики сотенной купюры во всю стену.

   И каждому банковскому работнику, неучами бухгалтером именуемому, положена машина, охрана, сексретарша и нарукавники запасные, самого качественного сатину, чтоб рук чернилами по локти не обмарать.

   Жил бухгалтер, не тужил, журнал "Вокруг сметы" читал, в отпуск на Банамы и Кагары уезжал, покуда в избушке его лубяной евроремонт делали. Но вот однажды пришли вести чёрные, с красно-коричневым отливом: мол, холопам денег за работу не плочено, жрать им нечего, и учинили холопы смуту.

   Учёный человек, Спичмейкер по фамилии, в телевизер забрался и ну объяснять: мол, потерпите ещё десяток лет, и так вокруг сплошной рост да подъём, а скоро и вообще сЫрым пармезаном в оливковом масле кататься будете. А холопы кричат: не верим, мол! ты вон харю отъел девять на шестнадцать, чай, не на щах с тараканами! И давай студию крушить, охрана едва Спичмейкера отбила - его какая-то баба-яга евонным же галстуком от Кардена удавить пыталась.

   Профессора економического зазвали в телевизер, тот как гикнет, как гаркнет буйным посвистом: бунтовать вздумали, ракалии, супротив реформ? Пиночета, говорит, на вас нету! Сейчас как выскочу, как выпрыгну, кликну демократических дружинников, и пойдут клочки по закоулочкам! Холопы только пуще обозлились, а профессору, как камеру выключили, так сразу смирительную рубашку обратно надели, и в институт его увезли, а там аминазину вкололи и нафталином посыпали, до очередного дефолта.

   Наконец, сам царь-батюшка, Змей-Горыныч трёхголовый, на экран выполз. Исполнительная голова дымом фырчит, в сортирах помочить грозится; законодательная всё утешает - мол, примем бюджет, по семь шкур со всех сдерём, да из каждой шкуры по семь шапок каждому сошьём; а голова судебная молчит, только глазами бесстыжими вращает, да и тех не видать, потому как вся под повязкой, одна пасть клыкастая наружу.

   Холопы, конечно, тут бы бунтовать и прекратили с перепугу, да вот беда - свет уж везде поотключали за неуплату, и не услыхал Горыныча никто.

   Чуют в банке беду неминучую, скликают охрану хоробрую, платят журналистам бОрзым, идут на поклон к людям знатным. Пуще прежнего бухгалтер клавишами трещит, активы за границу уводит, а пассивы наоборот; да так искусно, что инспектора налогового карачун хватил от недосыпу и излишнего внимания. Сам директор бухгалтера хвалит, Дэвидом Копперфильдом величает, а руки у директора дрожат.

   Долго ли коротко, а перекрыли холопы дороги железные и полосы взлётные, а всё остальное само по весне расползлось. Перекрыли да и говорят человечьим голосом - отдавайте, такие-разэдакие, наши кровные. Власть напугалась, звонит в банк, а директор и мобилу вынуть не может - новую сексретаршу на работу принимал и в "Кама-сутре" запутался на третьем уровне.

   Бухгалтер к телефону подошёл, а оттуда губернатор перегаром коньячным дышит - отдайте вы этим убогим деньги, а то начистили уже кастрюли люминьевые, наломали оружия пролетариата, касками все мостовые обстучали и за ларьки принялись. А бухгалтер ему в ответ - да что вы с ними цацкаетесь-цалуетесь, пройдут поезда - привет холопам, взлетят самолёты - салют холопам; и электорат поздоровеет, и деньги некому отдавать будет.

   А губернатор пуще прежнего ярится - отдайте деньги кручёные, банкиры немочёные, а не то по судам затаскаю. А бухгалтер ему в ответ - у нас на это адвокаты-аблакаты найдутся, кони резвые, плеваки меткие, а уж супротив падв ни один прокурор не устоит, мужскую силу потеряет и костюмов итальянских с горя понакупит.

   Губернатор с такого отлупа в козлёночка превратился и блеет жалобно в трубку - делиться надо, мирое-е-е-ды. А бухгалтер с достоинством отвечает - и не мироеды вовсе, а лохомотивы рыночной экономики. Кто смел, тот и съел. Чужие слёзы - вода. У воды да не напиться. Трудом праведным не наживёшь палат каменных. Долго так говорил бухгалтер, гудки уж в трубке пошли матерные, а бухгалтер всё Даля в телефон читает.

   Тут губернатор на площадь выбежал и юродствует: ой вы, люди добрые, избиратели мои верные! Обманули нас банкиры, облошарили! Все денежки шуршавые себе захапали, а сами, аспиды волкохищные, над златом чахнут и дулю кажут простому народу со мной во главе. Сарынь, говорит, на кичку, бей в песи, круши в хузары. Народ каски да булыжники похватал и пошёл к зданию банка.

   Как услыхала про то охрана хоробрая, так сразу и расточилась - неохота за металл гибнуть, согласно классику. Услыхали журналисты бОрзые - по редакциям попрятались, только самый волосатый да бородатый в банк прибежал и прямой репортаж ведёт, спонсоров в эфире перечисляет. Как услыхали люди знатные - растопырочки поубирали и подумали "ну их нафиг, а на наш век и без того бед хватит".

   Толпа на площадь перед банком полчищами внесметными валит, знамёна красные, буквы на лозунгах немагазинные, кирилловы, впереди бабы идут, кастрюлями звенят, за ними мужики с каменюгами, а сзади всех вожаки из матюгальников подстрекают. В самом банке сексретарши под столы попрятались и будущее предвкушают, ибо мужики писчебумажные слабы по охальной части.

   Бухгалтер к директору заходит, а директор за столом сидит, в деснице дедушкин наградной "ТТ" с дарственной надписью от самого товарища Абакумова, в шуйце партийный билет, из-за сейфа добытый. А на столе доллары на сумму просроченных партвзносов отложены.

   "Измена!", закричал бухгалтер, да никто его не услышал. Сел за компьютер, думает думу тяжкую - не взвидеть мне больше света белого да моря синего, обёрток блестящих да продавцов угодливых. А руки, вишь, сами дело делают. Клавишами трещат-стучат, а на площади вече вовсю бушует, ораторы друг другу в морды хамские лазят, плюрализм, вишь, у них. Зовёт бухгалтер на помощь Булата-Балагура, что в федеральном розыске который год значится, да джигитов его верных, от войны горной за свободу в столице отдыхающих. Проплаты авансами да фьючерсами шлёт, крыши слёзно просит, на директора челом бьёт. Ушлют, жалуется, наш лохомотив рыночной экономики на запасный путь, а тот уж давно бронепоездом занят.

   На площади ораторы хрипят, люди костры жгут, шашлык кошачий на них под пиво жарят, потому как в погромленных ларьках из незаразного коровьего мяса одни продавщицы были. Того и гляди, холопы на приступ пойдут. Журналист волосатый охрип, рекламную паузу уж который час тянет. Бухгалтер в комнате охраны автомат взял, вцепился в него и сидит, ждёт кончины неминучей, когда выгонят его из банка и обратно не пустят.

   Тут на площадь, на стрежень как вылетит дюжина джипов, а из каждого джипца по четыре молодца выскочили и давай толпу из автоматов да огнемётов полоскать. Холопы неверные визжат, бегут со всех ног да в грязь катятся, падают, ногами смешно этак дрыгают, а бухгалтер из окна высунулся и магазин за магазином опорожняет, кричит им: "А вот вам всем, именем Адама Смита!" Прямо как Рэмбо в роли Брюса Уиллиса.

   Потом Булат-Балагур в банк зашёл, директора-изменщика прямо за столом застрелил, а бухгалтера новым директором назначил, жалованье ему положил вдесятеро супротив прежнего, за верность идеалам рыночной экономики, и велел волосы с затылка и иных мест на голову пересадить, для презентабельного имиджу, чтобы лысина не так зеленела.

   Тут и сказке конец. Вожаки холопские и ныне живы, ибо правда у них только в ногах и была, Булат-Балагур до сих пор перед независимыми телекамерами позирует да стрельцов царских казнит, а сам бухгалтер посейчас в директорском кресле сидит и тряпочкой полирует медаль "Защитнику свободной России", которую ему економический профессор вручил. А постреляных да сгоревших холопов закопали где-то за городом, и хрен с ними.

   Мало ли в тридевятом царстве холопов...